Пригородный поезд
Я вышел из метро на станции «Пушкинская» и поднялся на железнодорожную платформу станции «Салар». Было сентябрьское утро, прохладное и прозрачное, наполняющее душу приподнятостью от одной мысли, что жить на свете хорошо.
На платформе ждали поезда в Ходжикент человек сто, в большинстве своем постоянные пассажиры. Молочницы из пригородных кишлаков держались кучкой в окружении объемистых баулов с тарой из-под молока. Продавцы фруктов были налегке. Свои картонные ящики они умудряются сложить стопками, почти не занимающими места. У туристов - аккуратные рюкзаки и зачехленные гитары. От них исходило обаяние молодости, тот красивый задор, который заставляет подолгу не отводить взгляда от веселых, совсем не застенчивых лиц. Девочки в шортах и с оголенными талиями улыбались мальчикам в шортах, и смотреть на это было приятно.
Особняком стояли старики с рюкзаками, завсегдатаи горных склонов, что поближе к железной дороге, собиратели трав, шиповника и прочих даров природы, которыми богата наша осень. Старики выходят на облюбованные ими тропы в любую погоду, ибо свято верят, что горы, близкое солнце и травы продлевают им жизнь.
Увидел знакомого газалкентца Илью Бергмана, который три года назад вернулся из Америки, где ему, инженеру, надоело мыть полы и туалеты в ночных кафе. Оказывается, мыть туалеты надоедает и тогда, когда за это платят хорошие деньги. Первые слова, сказанные им на родной земле: «Вот здесь я человек!». Он любит рассказывать о своей американской жизни, напирая на то, что в Америке он не был человеком, и я подумал, что не сяду с ним в один вагон, так как он всегда говорит об одном и том же, а лучше возле ребят с гитарой и послушаю их песни.
Мимо пронеслась электричка, элегантная, как барышня, которую впервые вывели в свет. Бесшумно раздвинула воздух, промелькнула, и все. Это была настоящая электричка, а не электровоз, к которому прицеплены обычные пассажирские вагоны. Она шла в Ходжикент и на нашей станции не остановилась. Мы были не для нее. Она делала до Ходжикента всего две остановки. Это был новый поезд, пущенный несколько дней назад. В вагонах я заметил только людей в форме обслуживающего персонала.
- Катает сама себя! - сказал Илья Бергман. - Шесть пассажиров на состав!
Как он в мелькнувших и исчезнувших вагонах сосчитал пассажиров?
- Так в ней проезд в пять раз дороже, чем на нашем поезде, - сказал степенный пожилой сборщик трав и шиповника с офицерской осанкой.
Другие просто пожали плечами. Никто из нас услугами этой электрички еще не пользовался, но тот факт, что перед ее пуском была произведена балансировка пути и рельсы теперь устремлялись к горизонту, словно выверенные по линейке, говорил о многом. Теперь и наш поезд, останавливающийся на каждой станции, мог ходить быстрее, тем более что его вел электровоз, а не два тепловоза, как прежде.
Подошел наш поезд, обдал потоком воздуха, заскрипел тормозными колодками. Минуту состав постоял - и побежал. Вагоны были обычные, когда-то - плацкартные или купейные, наскоро переделанные под общие. По причине жары стекла были вынуты. Терем, как говорят в таких случаях китайцы, продувался насквозь, - вариант для нашей солнечной осени вполне приемлемый.
Моими попутчиками, с одной стороны, были молочницы из Таваксая, с другой - молодые люди с гитарой. Скорее всего, студенты. Илья Бергман сел неблизко, но начало его повествования донеслось до меня: «Когда я был в Америке...» Его слушали и улыбались. Ничто так не скрадывает путь, как бесхитростный рассказ спутника о цене хлеба насущного в любой интерпретации.
Молочницы рассовали под полки сумки с пустыми бидонами и баклажками, подсчитали выручку, отложили на билеты, которые продают в поезде, и самая молодая сразу уснула. Вторая посмотрела в окно, но все было видено-перевидено за сотни поездок, и вскоре тоже смежила веки. Я представил, как матери этих молодых женщин в четыре утра подоили коров, потом разбудили дочерей, и те в пять сели в поезд, идущий в Ташкент, отягченные двадцатикилограммовыми сумками в каждой руке - везли продавать свое молоко и молоко соседей. В семь утра ташкентские кварталы огласились криками: «Молоко! Свежее молоко!» Это их работа, ежедневная, без выходных.
- Мороженое!
- Пирожки!
- Сигареты! Вода «Ташкентская»!
Обычный дорожный сервис. Туристы угощаются мороженым, молочницы - пирожками с картошкой. Пирожки с мясом здесь раскупаются хуже.
- Халаты! Платья!
Халаты и платья молочниц интересуют, руки тянутся к нехитрым, но и неплохим изделиям без фирменных знаков, пошитым в ташкентских махаллях. Халаты расправляются, прикладываются к плечам, а потом со вздохом возвращаются продавцу. Но одна из женщин приценивается, а когда цена опускается с 3000 сумов до 2500, достает деньги. Все рады.
- Нитки! Бижутерия!
Это тетя Женя с массива Фируза. Ей семьдесят, но она не пропускает ни одного поезда. Коробейница со стажем и неизменной улыбкой на устах. Молочниц она знает по имени, здоровается с ними. Многим продает свой товар в долг или отдает на реализацию. Долги заносит в тетрадь, хотя на память не жалуется. Даже на злостных своих должников ни разу не повысила голоса.
Как-то я возвращался последним поездом, в вагоне было пусто, и к тете Жене подсели продавщица пирожков и продавщица мороженого. И зашел между ними разговор, что дает им ремесло. На продавщицу пирожков дома работали мать и дочь, прибыль от продажи двухсот штук в день не превышала тысячи сумов. Примерно столько же оставалось мороженщице. А тете Жене оставалось больше, но не на много. Ей нравилась ее независимость и то, что она помогает дочери.
Прошел билетер и собрал плату за проезд. По полной ставке уплатили только туристы. Молочницы никогда не платили полностью, и поездная бригада с этим мирилась. Травники как пенсионеры тоже платили половину. И почти все постоянные пассажиры платили меньше положенного, словно у них была льгота за их постоянство, а когда билетер настаивал на полной оплате, заявляли: «Уважаемый, за эту цену я поеду на автобусе, будет вдвое быстрее». Низкая скорость пригородного поезда давно была притчей во языцех, и билетер умолкал: поезд до Газалкента шел два часа.
Мне показалось, что в поезде действует бригадный подряд, и дорога получает свое, а бригада - свое (утренняя наполненность поездов в Ташкент и вечерняя - из Ташкента была предельной). Насчет бригадного подряда я мог ошибиться, а насчет того, что дорога недополучает со своих пассажиров, ошибиться не мог, ведь оплата происходила на моих глазах.
Ни в вагонах, ни на станциях не было расписания поездов и тарифной сетки. Информация - только из уст проводника и билетера. Примерно каждый восьмой рейс опаздывал. За опоздания, которые часто достигали часа и более, никто перед пассажирами не извинялся.
Может ли этот поезд ходить быстрее? Пассажиры этого очень хотят.
Близится индустриальный Чирчик. Заводы, заводы. Четыре километра заводов, суриковые длинные составы, в которые грузятся удобрения. Завод твердых сплавов из ржавой, состарившейся громадины превращается в элегантное сооружение, на которое приятно смотреть. Значит, у него появился хозяин. Люди видят обновляющиеся цехи и светлеют лицами. Правильно: сначала заработает один завод, потом второй, третий. И так заработают все заводы, построенные нашим поколением. А тогда многие заботы будут сняты с плеч людей, которые сегодня едут в поезде.
В Чирчике в вагон зашли двое хорошо одетых, крепких мужчин. Разговаривают. Один из них строитель, специалист по отопительным системам. Работает на Чарвакском водохранилище, где создается зона отдыха. Заработком доволен, получает более ста тысяч сумов на руки. Старается, но ведь и есть ради чего стараться. Его приглашали в Тюмень, на промыслы, но от добра добра не ищут. Несколько раз он произносит слово «Швейцария». Что ж, Чарвакская зона отдыха с рукотворным озером и горами вокруг - райский уголок. Но ее надо хорошо обустроить, и когда это будет исполнено, скоростная электричка до Ходжикента перестанет возить сама себя, наполнится пассажирами.
Второй из севших в Чирчике мужчин был из Наная, горного кишлака на пскемской стороне водохранилища. Он арендовал участок земли на берегу и советовался, как сделать его доходным. С чего начать? Поставить простенькие коттеджи - люди с деньгами обойдут их стороной, им, кроме крыши над головой, нужны сауна, бассейн и многое другое. Поставить виллы - не хватит средств. Привлечь деньги родственников? А если прогоришь - со стыда сгоришь перед ними. Надежды близких надо оправдывать.
Строитель подбивал товарища на серьезный вариант, чтобы все было по высшему разряду. И житель Наная внимал ему и кивал, соглашаясь. Чарвакская зона отдыха требовала больших денег, но обещала вернуть их с хорошим приварком.
В Таваксае молочницы дружно покинули вагон, причем молодую разбудили за минуту до остановки. А парень в очках расчехлил гитару, погладил струны, коснулся их легко, пробуя звук, потом ударил по ним в полную силу, и гитара ответила ему, как всегда отвечала - громко и радостно. Девушка, сидевшая напротив, что-то шепнула гитаристу, и он вскинул озорные агатовые глаза на своих друзей и приятельниц, повел плечами , сел удобнее и запел:
«Тихо горы спят, Южный Крест занял полнеба.
Спустились с гор в долину облака.
Осторожней, друг, ведь никто из нас здесь не был -
В таинственной стране Мадагаскар».
Я слышал эту песню чуть ли не полвека назад, студентом на сборе хлопка, и подивился тому, что эта песня отважных французских авантюристов жива и исполняется за тридевять земель от Франции и Мадагаскара. Но девушка, дирижировавшая гитаристом, прервала его мановением руки и словами: «Спой Александра Каменского».
И он спел. Боже мой, как славно он это сделал! Да и мог ли он спеть иначе, когда на него были устремлены самые лучшие, самые горячие в мире глаза? Самые преданные? Вагон замолчал, тихо блаженствуя. Даже Илья Бергман замолчал и сел поближе.
«Своей души свечу зажгу,
И пусть горит - горит и тает,
Кому-то сквозь ночную тьму
Она дорогу освещает.
Из ваших глаз любви напиться
И теплый свет своих даря,
Мне б в вас навеки раствориться,
Что б всех вас вновь вобрать в себя.
Забрать все горести и беды,
И подарить вам, всех любя,
Любовь и веру, и надежду
От Бога, неба и себя»...
Я вспомнил ташкентского поэта Александра Каменского и порадовался за него. Не так давно Каменский был воин-волкодав, не раз снимавший с плеча свой карабин во многих горячих точках планеты. Потом он с удовольствием его зачехлил, и к нему пришло совсем другое мироощущение. Впрочем, все оно - в его стихах и песнях.
Все хорошее, однако, кончается быстрее, чем нам хочется. Станция «Газалкент». Мне выходить, а веселой компании с гитарой и девочками ехать дальше, на зеленые горные склоны, с которых так хорошо обозревать водохранилище, долину Чирчика. Электровоз гудит, последний вагон, плавно раскачиваясь, все уменьшается, пока не исчезает в голубой дымке.
Иду на дачу и спрашиваю себя, не были ли там незваные гости. Не были, все в целости и сохранности. И даже приходил электрик Улугбек из Газалкентской конторы энергосбыта и обещал установить счетчик, давно оплаченный. Обещанию Улугбека я верю: не в этом году, так в следующем у меня будет свет. Пока же я зажигаю огонь в очаге. Живой огонь - лучшего собеседника не бывает.
Сергей Татур.